-Я видела, как веселые немцы с гармошками вступили на нашу землю. Я была счастлива видеть и то, как они в бабьих платках трусливо убегали

-Когда я родилась, родители назвали меня Маня. Когда я стала взрослой и жила в России, я стала Мария Наумовна Бигунова.

В семье было трое детей. Моя сестра старше меня на 10 лет, и брат, старше меня на три года. Я родилась в 1927 году.

На долю моих родителей выпало тяжелейшее время. Это и Первая мировая война, и последующее становление Советской власти.

Но новый парень не совсем хотел работать. Он был комсомольцем и написал на отца донос, что он эксплуататор. Папу арестовали, но очень скоро выпустили из-за того, что у него началось тяжелейшее обострение его болезни. Но этот арест навсегда изменил его дальнейшую судьбу.

Шел 1933 год. Его я очень хорошо запомнила, потому что начался голодомор.

Голодали все. Единственные, кто получал какие-то пайки по карточкам, это служащие. А остальное население голодало. Я помню, что в нашем доме не было ни одной крошечки еды. Мама на весь световой день уходила на поденную работу, папа уехал в город на заработки. Иногда он присылал посылки, но очень часто к нам приезжали пустые ящики.

Мы питались тем, что мама приносила. Ей на работе давали не деньги, а пшено.

В 1939 году в наше селение начали приходить из Польши беженцы-евреи. Я была еще совсем девчушка, наверное взрослые знали, что началась война.

А я же просто с любопытством разглядывала этих людей. Они были одеты лучше, все-таки Европа.

В один из дней их всех переселили на территорию России, вглубь, подальше от границы. Впоследствии мы поняли, что этим переселением им жизни спасли.

22 июня 1941 года мама, как обычно она это делала в воскресенье, взяв кошелку, пошла на базар. Я тоже встала рано, мама велела мне в ее отсутствие погладить белье.

Стою, я, значит за глажкой. Вдруг резко открывается дверь, входит мама, заламывает руки и произносит всего три слова: “Мы пропали. Война”.

Уже на второй день началась мобилизация, всем пришли повестки. Как ни обидно, скажу. Нам никто не сказал: эвакуируйтесь. Партийные работники, служащие, кто занимал высокие посты, тут же начали отправлять своих родственников в эвакуацию. А простое население не знало, что делать.

В нашей семье ситуация была очень тяжелой. Папа был очень сильно болен, и у нас абсолютно не было никаких денег.

26 июля, уже через пять недель после начала войны, в наше местечко зашли немцы.

В тот день мы с папой пошли на площадь. Нужно же было откуда-то узнать, что творится. И вот, пришли мы на площадь, смотрим, там стоят два грузовика, а в него садится местная власть и некоторые евреи-коммунисты. Один из них кричит моему отцу: “-Винник! Посади девчонку в грузовик. Такой красивой девчонке нельзя здесь оставаться!”

А мой папа был с этим мужчиной в ужасных отношениях. Это был один из тех, кто папу раскулачивал, после чего его в тюрьму отправили.

И мой папа ему резко ответил: “-Это не твое дело. Где буду я, там и будет дочка моя”.

Я помню, как эти грузовики уехали, и на этом закончилась Советская власть.

Мой папа сказал моей маме, что нам срочно нужно уходить из дома, так как наш дом стоял рядом с проезжей улицей. Мы положили в мой школьный портфель все папины лекарства, буханку хлеба, взяли бутылку воды и пошли к родственникам. Там нас было человек 10.

Помню, что дети плакали, потому что хотели пить. Я вызвалась пойти к колодцу за водой. Со мной пошел мальчик лет десяти из семьи беженцев. И там мы увидели такую большую лавину немецкого транспорта. Ей конца-края не было видно. На одном из домов белел ватман, где крупными буквами что-то было написано. Люди подходили, читали и отходили.

Я оставила мальчика возле колодца, а сама пошла узнать, что же там написано. Я с ужасом прочитала то, что касалось еврейского населения. Там было написано, чтобы евреи не ходили на работу, не ходили на базар, не ходили в поликлинику, не ходили в школу. Из прочитанного я поняла, что мы совсем без прав. Каждое предложение заканчивалось словами, что за неповиновение будут удары плетьми, расстрел или повешение.

Пока нас с мальчиком не было дома, оказалось, что к нам зашли три немца и провели акт глумления. Всем мужчинам остригли полбороды, женщинам выстригли волосы на макушке. Из домов начали выгонять мужчин. А какие были мужчины, такие же больные, как мой папа, белобилетники и старики.

Их погнали в местечко, где был колхоз. Потом повели на работы. Они должны были проводить линии связи, таскать столбы для связи, провода.

Прежде чем начать работать, им велели всем разуться. Их обувь сразу облили бензином и сожгли. Босиком их погнали по этой колючей стерне со столбами на плечах и страшно избивали.

Мы их очень долго ждали. Мама рыдала, плакала. Мой папа пришел через несколько часов, и я впервые увидела своего папу плачущим. Он рыдал и говорил только два слова: “Мы пропали”.

Осенью нас начали брать на самые грязные работы. Такие девочки, как я, мыли немцам сапоги. И нас сильно били. Если медленно работаешь, то сразу 25 плеток. На разных работах мы проработали всю зиму.

Стали меня родители собирать. Мама мне испекла на воде из кукурузной муки лепешки. Помню эту незабываемую ночь с моими родителями. Они проплакали полночи.

Сестра моя была уже мобилизована там, где она жила, в Днепропетровске. Она как раз зубоврачебную школу окончила и ее тут же мобилизовали. Брата моего вывезли с юношами, не достигшими призывного возраста. Я у родителей одна оставалась.

Нас посадили в грузовики. Ехать было страшно, на ум приходило разное. Потому что мы слышали уже про Бабий Яр. На грузовиках нас привезли к реке Буг. Невдалеке был город Райгород Винницкой области.

Нас, девчонок, привели к карьерам, дали в руки молотки и показали, как дробить породу. Женщинам дали лопаты и они начали грузить породу в вагонетки. Мы работали почти до ночи.

Мы разместились в этих домах. Ни нар, ни коек там не было, полы были сорваны. Мы легли на голом земляном полу.

Немцы часто перегоняли рабочие лагеря. И я оказалась еще в одном рабочем лагере. Село называлось Низшая Крапивна. Там был песчаный карьер.

Такое счастье, но там я встретила свою маму, которую забрали неделей позже меня. Для нас это было великое счастье, да и условия были чуть получше. Здесь раз в неделю давали буханку очень твердого хлеба. Его с трудом можно было грызть, и поэтому его хватало надольше.

Находиться рядом с мамой было такое счастье. Она и похлебкой своей со мной делилась и грела ночами. Но это счастье длилось совсем недолго. Всего один месяц.

Потом нас переписали. По фамилиям и по возрасту. В одно утро всех, кто был в этом списке, а там была и моя мама, так как ей было уже за 45 лет, и я, мне еще не было 15, начали сажать в машины. Мама держала меня за руку.

И тут немецкий комендант сказал, что я остаюсь здесь. Кто-то грубо схватил меня за косу и оттащил от мамы к стене. Я была в таком состоянии, что даже не помню, как отъезжали машины.

Когда стояла у стены, я услышала голос мамы, которая кричала: “Маня, у тебя больше нет мамы!” Это были последние слова, которые я слышала от мамы.

Потом мы узнали, что их всех расстреляли на следующее же утро со всеми мужчинами и женщинами, которые были старше 45 лет.

Нас срочно перевели в третий лагерь. Он уже был ближе к моему местечку, ближе к Теплику, откуда я родом. Где-то в 30 километрах находилось село Тарасовка. Мы работали на земляных работах по строительству дороги. Жили в очень плохих условиях в конюшне, где раньше держали скотину.

Я думала, что в таких условиях нас продержат только до холодов. На нас ведь была летняя одежда, которая вся износилась, а обувь изорвалась.

Я предложила одной своей подруге, с которой мы вместе учились, попытаться бежать. Мы выбрали день. Это была суббота, конец сентября 1942 года.

Нас было несколько десятков человек. Была очень ветреная погода. Наш полицай отвернулся, закрыл лицо, чтобы закурить. В это время я дернула свою подругу за руку и сказала: -Бежим.

И мы побежали в лес. Мы бежали и слышали несколько хлопков выстрела, но мы знали, что полицай не оставит группу. В какой-то ложбинке мы укрылись хворостом и лежали. Если бы нас сразу стали искать, наверно, нашли бы. Мы лежали до сумерек. Когда стало темнеть и стало очень страшно, мы вышли из своего укрытия. Мы совершенно не ориентировались, куда нам идти, а идти нам хотелось в сторону Теплика, домой.

Когда стало совсем темно, мы пошли. Было очень страшно, мы очень боялись собак.

Пришли к какому-то селу. Возле одной калитки стояла молодая женщина и окликнула нас: “-Девчата, девчата, идите сюда”. Мы подошли, и она спросила, куда мы идем. У нас была заранее заготовлена легенда, что мы живем в Умани, а ходили в Гайсин, искать в плену брата.

По ее улыбке было видно, что эта женщина сразу догадалась кто мы, только виду не подала, а сказала: -Ну вы идите до хаты со мной. Переночуете, а утром пойдете.

Мы вошли в дом. Это был обычный дом. Женщина сказала, что хлеба у нее нет, но налила по чашке молока. Она дала нам что-то положить под головы, мы легли на пол, который был устлан сеном. От усталости моя подруга сразу уснула. А я никак не могла уснуть.

Когда я волнуюсь, переутомилась или очень устала, не могу уснуть. Эта привычка у меня сохранилась до старости.

Я, конечно, сразу поняла, что мы погибли. На наше счастье за печкой послышался плач младенца, и женщина пошла к ребенку. В это время я шепчу Асе: -Мы пропали, нам надо бежать.

Но куда же бежать, потому что я слышала, когда полицай уходил, он снаружи закрыл нас накладкой с той стороны. Но быть же чуду, я поднимаю глаза и вижу, что над нами маленькое открытое окошечко.

Я сумела пролезть в это окошечко и вытащить свою подругу. Мы оказались во дворе. В конце огорода стояли вербы, а дальше была долина. Мы долго бежали и выбежали на околицу села. Смотрим, а на нас мчится громадный пес. Уже светало.

И мы увидели небольшой шалаш, откуда вышел человек с ружьем: “-Стой. Стрелять буду!” А мы и так стояли. Собака буквально свои лапы уже поставила мне на грудь. Он успокоил собаку и сказал нам: -Девчата, пошли.

Он повел нас в свой шалаш. Ничего не спросил, наверно он сразу догадался, кто мы и откуда. Он только спросил: -Куда вы идете?

Я ответила: - Идем в Теплик.

-В Теплике ваших уже никого нет.

А я говорю: - Нет, я знаю точно, что мой папа живой.

-Заполночь мы пришли к себе, нашли дом, где жили специалисты, в том числе мой отец. Света в доме не было, было темно, мы услышали возбужденные голоса. Мой папа подошел, обнял меня и сразу сказал: -Ты не можешь здесь находиться ни одной минуты. Нас постоянно считают.

И нас увели в заброшенный еврейский дом. В полуподвале мы пролежали несколько дней. Папу своего я больше не видела. Все эти специалисты сложились, собрали сумму и наняли нам проводника, чтобы он переправил нас через границу, которая шла по реке Буг.

-Румыны массовых убийств не устраивали. Они издевались над людьми другим способом. Морили голодом, держали в гетто, за колючей проволокой, но массовых убийств как немцы, не проводили.

-Был уже октябрь 1942 года. В этом гетто, это 40 километров от моего местечка Теплик, жил родной брат моего папы. В доме дяди жила своя семья, семья сына.

Буквально сразу я там заболела сыпным тифом. Очень долго промучилась. После тифа очень долго не могла ходить. Пришлось учиться ходить заново. Я уже начала ходить после болезни, как к нам присоединился мой папа. Ему тоже удалось добраться до Бершади. Папа очень тяжело болел.

Оказалось, что в гетто была связь с партизанским подпольем. Из гетто, несмотря на то, что там сами голодали, отрывали последнее и давали еду партизанам.

-Был уже февраль 1944 года. В это время прошли массовые аресты людей, которые имели отношение к этому подполью. Была одна ночь, когда я не ночевала у дяди. Я пошла к дальней родственнице попросить хоть какую-нибудь еду, потому что мы голодали очень. В эту ночь я заночевала у нее.

Чудом я еще раз уцелела. Но папа мой после того дня прожил всего несколько дней. 28 февраля на Бершадском кладбище я похоронила своего папу.

А вскоре было освобождение.

14 марта в Бершадь вошла Советская Армия. Боев особо не было. Немцы в страхе бежали.

Я видела немцев, когда они только пришли в мой Теплик. Они были такие веселые, смеялись, шли с закатанными рукавами, с губными гармошками.

Был март месяц. Они были повязаны и бабьими платками, и с забинтованными головами.

Через несколько дней мы, чудом уцелевшие в этом гетто, пешком пошли в Теплик. Когда мы шли через села, нас принимали за выходцев с того света. Когда пришли в Теплик, мы сразу пошли к братским могилам.

Более 80 процентов домов были разрушены. Мой дом тоже был разрушен. Мы жили в уцелевших домах.

Вскоре нашлась моя сестра. Она, как зубной врач, тоже была в армии и работала в госпитале. На Кубани попала в окружение. У нее своя страшная история. Как только стало возможно, она на товарняках добралась до Теплика и мы с ней встретились.

Несмотря на то, что я уже была переросток, она меня сразу определила в школу. Сама стала работать зубным врачом в Теплике.

Вскоре нашелся и наш брат.

Оказалось, после ремесленного училища его отправили работать на оборонный завод в город Горький, где он проработал всю войну.

Я вышла замуж.

Я поступила в медицинский техникум в Умани.

Вышла замуж. И мы с мужем уехали в Россию.

Все послевоенные годы мы жили в Пензе. Работала в третьей городской больнице.

Мой муж рано ушел из жизни. Ему было 39 лет, когда в 1961 году он умер.

Дочь вышла замуж и жила в Московской области.

Когда я вышла на пенсию, тоже поехала к дочери и внучкам в город Реутов.

В 1992 году вся семья Марии Бигуновай переехала жить в Израиль.

___________________

Дорогие читатели. Это еще одна история человека, которая когда-то жила в СССР. Еще одна страница истории, что пережила наша страна. Вне зависимости какой национальности, вне зависимости от того, кто, где жил, мы все люди. И имеем право на мирное небо над головой, право в счастье растить детей и внуков.

Дорогие читатели. Благодарю вас за внимание. Желаю долгих, здоровых лет жизни. Счастья вам и вашим детям. С любовью к вам.